3 декабря 1920 г. Ст. Силинхэ
Со вчерашнего вечера стоим на станции. Дальше почему-то не отправляют.
Часто, очень часто нас спрашивают:
— Куда вы едете, зачем?
А на объяснения, что уходим от большевиков с тем, чтобы при первой возможности снова с ними бороться, обычно отвечают:
— Как вам не надоело. Пора бы уже бросить. Мы устали. А одна дама из беженок заявила:
— Мы, народ, хотим мирной жизни, хотим, чтобы вы перестали проливать братскую кровь.
— Но как это сделать, мадам? Хорошо. Я перестану воевать, возьму вот и вернусь на родину. А там меня или поставят к «стенке» или, на лучший конец, посадят в тюрьму на несколько лет. Но, допустим, что и к стенке не поставят и в тюрьму не посадят. Оставят на воле, — живи, мол. Ну, а как жить, чем жить? Жить по ихнему я не могу, по своему, по старому, — декреты запрещают. Вы, вот, говорите, устали. Эх, мадам. И мы устали, да еще как устали. Ведь изо дня в день в боях, в походах, лицом к лицу со смертью. Надоело, конечно, страшно надоело. А все же вот идем куда-то.
Со вчерашнего вечера стоим на станции. Дальше почему-то не отправляют.
Часто, очень часто нас спрашивают:
— Куда вы едете, зачем?
А на объяснения, что уходим от большевиков с тем, чтобы при первой возможности снова с ними бороться, обычно отвечают:
— Как вам не надоело. Пора бы уже бросить. Мы устали. А одна дама из беженок заявила:
— Мы, народ, хотим мирной жизни, хотим, чтобы вы перестали проливать братскую кровь.
— Но как это сделать, мадам? Хорошо. Я перестану воевать, возьму вот и вернусь на родину. А там меня или поставят к «стенке» или, на лучший конец, посадят в тюрьму на несколько лет. Но, допустим, что и к стенке не поставят и в тюрьму не посадят. Оставят на воле, — живи, мол. Ну, а как жить, чем жить? Жить по ихнему я не могу, по своему, по старому, — декреты запрещают. Вы, вот, говорите, устали. Эх, мадам. И мы устали, да еще как устали. Ведь изо дня в день в боях, в походах, лицом к лицу со смертью. Надоело, конечно, страшно надоело. А все же вот идем куда-то.